на главную
|
стихи 80-х (вторая половина) |
Когда зимние
сны подневольны
И пути перекрыты весне,
В
нас болят родословные корни,
Что-то главное мучит во
сне.
И картина сменяет картину,
Ты в картине не
главный герой,
И глядит кто-то пристально в спину
И землей осыпает сырой.
И навалится вдруг ниоткуда
Ощущение страшной
вины,
Этот ужас духовного блуда,
Где
глазницы столетий черны.
Но никто не лишен благодати.
И врываются в сны
времена,
Где все люди духовные братья,
И
собой не гордится страна.
Где все люди - герои по праву,
Только выживет
каждый второй,
И гремит подневольная слава
На
земле. Под землею сырой.
1986 г.
*
* *
За эту науку острожью,
За магию ремесла
Сквиталась и правдой и ложью,
И тайной немого числа.
Стерпела в себе человечье
И нечеловечье снесла.
Кого от бессмертия лечит
Бесстрастная суть
ремесла?
Светло, как строенье Растрелли,
Простое мое
бытиё,
Дорожку соломою стелит,
Но пламя
сжигает ее.
1986 г.
*
* *
Я тебя никогда не
спрошу,
Почему тебя звать Александром.
Ты
прости, но я очень спешу
В те века, где вещает
Кассандра.
Она знает, что имени нет,
Александр это гиблая
мета,
С этой метой выходят на свет
Самозванцы,
убийцы, поэты.
Александры во все времена
Отдавались судьбой на
закланье,
И история ими пьяна,
Это имя - не
имя, а званье.
Это имя тебя сбережет,
Полководца, царя ли,
поэта,
Это имя тебя пережжет
На окалину
света.
1986 г.
*
* *
Мы должны
всем, и все у нас в долгу,
И вещи тихо властвуют над
нами,
И память предков кровью на снегу
Меня
изводит дымными кострами.
Каких времен ко мне приходят
сны?
Чей рабский дух ютится в бренном теле?
Избыть
своей языческой весны
Мы не могли, а значит, не хотели.
На всех лежит вина былых времен.
Всё рабство:
гнев, и ненависть, и похоть.
И эта ревность к дому всех
племен,
И кровью изошедшая эпоха.
1986 г.
*
* *
Не искала высокого
слога.
Это Муза меня подвела.
Испросив
разрешенья у Бога,
Раскалила слова добела.
Но в обычае мудрых пророчеств
Говорить все слова
невпопад,
Чтобы души ночами морочить
И
звучать на языческий лад.
1986 г.
*
* *
РЕТРОСПЕКТИВА N№ 3
На распеве сольном
Ноту заучи,
И во
поле дольнем
Голос зазвучит.
Здесь выходит
пахарь
На распеве дня,
А ночами плаха
Ходит вкруг меня.
Чья-то память плачет:
Топоры точи.
Голосок
ребячий
Тенькает в ночи.
Кто там хлеба
просит
И кружит во мгле?
Наступает осень
Всюду на земле.
На веселой дыбе
Утро - трень-да-брень.
Чешуею рыбьей
Шелушится день.
И
шальную ноту,
Развеселый вдым,
Распевает
кто-то,
И неуловим.
1986 г.
*
* *
О нет, я не молю о саде
На старость лет. Зачем мне сад!
И не прошу о той
прохладе,
Где зреет дикий виноград.
Я знать
хочу, с кем я роднима,
Чья песня плачет в вышине,
Чьим одиночеством хранима,
Чья старость
всхлипнула во мне.
Там, где пространство одномерно
Врастает в плоть
крутых оград,
Кто там пожизненно - посмертно!
Срывает черный виноград?
Чья жизнь во мне, чья
смерть ревнует,
Чье прошлое во мне болит…
Кто надо мной всю жизнь колдует
И все никак не
исцелит.
1981 г.
*
* *
Я твоя жена и твоя вина,
За меня ты ответишь Богу,
Если я грешна, если я
черна,
Если тень страшна у порога.
Если твой удел это мой предел,
Если рабство
туманит очи,
Не жена тебе. Не на ту глядел,
И
не с той делил свои ночи.
Я земля твоя у твоих высот,
Тишина твоя и основа,
Я все то в тебе, что тебе не врет,
Сохраняя
любовь и слово.
Сквозь одну беду, и свернуть не сметь,
Пред одной
виною в итоге.
Только два креста нам поставит смерть
При одной дороге.
1986 г.
*
* *
Так бывает только в
январе,
По утру, на утренней заре,
Где-то
перед лютыми морозами
Воздух вдруг весной запахнет
слезною.
Тайностью какой-то, странной свежестью,
Бесконечной благостью и нежностью,
Может, это
глупо и обманчиво,
Но поделать с этим, видно, нечего.
Может, в январе, перед Крещением,
Есть в природе
зимней обобщение:
Запахи бытийности и младости,
Непостижности и непроглядности.
1987 г.
*
* *
Расквитаются ветры с
ветрами
И снега с этой черной землей,
И
враги со своими врагами,
Злая память с забвенностью
злой.
И рассвет протрубит во все трубы,
И
подымется белый цветок,
Уронив на горячие губы
Свой холодный ночной лепесток.
И зеленые бубны растений
Зазвучат на магический
лад…
Нам нельзя еще без сновидений
И
без сказок про глупых козлят.
И в глазок за картонные
двери
Мы глядим, а не в руку ли сон?
И
который уж век мы не верим,
Что стучит в нашу дверь
почтальон.
1987 г.
*
* *
Белая Россия,
Черные вокзалы,
Ты со всех спросила ли?
Я
ли всё сказала?
То-то все толпятся
В слове
повиниться,
А мне снятся, снятся
Белые
страницы,
Белые глазницы
Боли одичалой,
Дорогие лица,
Белые причалы,
Белая
излука,
Белый цвет служенья,
Твои крест и
мука
И Преображенье,
Боль твоя слезою
В золотой оправе…
Я того не скрою,
Что скрывать не вправе.
1987 г.
*
* *
КОЛЫБЕЛЬНАЯ
Утомил
и дождь и ветер,
Но и ветер спать ложится,
Спать
ложится всё на свете:
Блошки, кошки, люди, птицы.
Утомляясь, еле-еле
Добредают до постели
Ежик, дождик и собака,
Все ложатся спать,
однако.
Петухи в деревне спят,
Кукарекать не хотят.
Все на свете, все на свете
Спят, как маленькие
дети.
А в лесу под елкой спят
Десять маленьких опят,
Десять сереньких мышат
В свои дырочки сопят.
Притворяются лишь совы
Будто спать не будут
снова.
Сладко, сладко мы уснем
Ночь за ночью, день за
днем…
1987 г.
*
* *
Запавший клавиш речи -
белый клык,
Ребенок его трогает, не зная,
Что
вырвется не музыка, а крик,
Потом родится музыка, вина,
и
Я боюсь запомнить эту ночь,
Чудовищное
пятикнижье стана,
Что так сумело звуком превозмочь
Расстроенное эхо фортепьяно.
Оно опять с эпохой
не в ладу,
Ирония за каждым междометьем…
Из дома выйду. Дух переведу.
Сентябрь. Ночь.
Костры. Конец столетья.
1987 г.
*
* *
Быть может, я стану
спокойней и строже,
И гибче, чем эта лоза,
Но,
только зачем на щеке Твоей, Боже,
Сегодня блеснула
слеза.
Я плачу с Тобою, слезам моим внемли
И смертным
грехом отпусти
Влюбленность в сырую, осеннюю землю,
В земные, тугие пути.
А время сегодня насущнее хлеба,
Осенней горит
купиной,
И Слово спасает от черного бреда,
От
страшной юдоли земной.
Я стану светлее и, может быть, зрячей
И слово
такое найду,
Что больше уже никогда не заплачу,
Лишь пальцы на шее сведу.
1987 г.
*
* *
Горька эпоха, как
полынь.
Когда чужая речь в надсаде,
Свою
сдержи, но не отринь,
Не затеряйся в листопаде.
И руки выпростай в крыла
В час листопадов,
перелетов,
Пусть чья-то речь темна и зла,
Не
ошибись высокой нотой.
Иди по черным следом в след,
Не задевая белых
клавиш,
Туда, где речь надсад и бред,
Туда,
где волк тебе товарищ.
1987 г.
*
* *
А осень уже на исходе,
И листья сгорают дотла,
Костры безучастны к
природе,
Ночная их совесть светла.
У самого края столетья
Так пахнет зимой вековой,
Так холодно нынче, и ветер
Шумит уже мертвой
листвой.
И окна уже запотели,
Упрятав наш быт под стекло.
Мне кажется, мы не успели…
Не снегом ли
нас занесло?
Чужие склоняются лица,
И снег не посмеет рыдать,
Но тихо скользнет плащаницей
На нашу кирзовую
гать.
1987 г.
*
* *
Покуда русское угрюмство
Свободу пробует на вкус,
Уже пирует
вольнодумство
В кругу предателей и муз.
Но тихой музыкой повеет
Кому-то сдуру, сгоряча,
И постепенно бронзовеет
Вся боль скрипичного
ключа.
Не дожидаясь сытой правды,
Всегда истерзана и зла
На лобном месте, месте травли
Лежит бессмертная
зола
Сожженных листьев, только шепот
Их всё слышнее и
страшней,
Что старую рубаху штопать,
Коль
дыры новые на ней.
Поэт всегда - осколок речи,
И боль, и соль, и
даль, и лес.
И страшен голос человечий
В
смоле расплавленных небес.
1987 г.
*
* *
Память бездорожья
Это всё же память,
Время осторожно
Отучает
плакать,
Мягко, неумело,
Словно дело в
этом,
Освещает небо
Предвечерним светом.
А потом всё строже
Боли постоянство,
То
же бездорожье
Черного пространства.
Те же
очертанья
На земле горбатой,
Те же
причитанья
Человека-брата.
Бездорожья лепет
Словно шрам на коже,
Душу тоже лепят,
Обжигают тоже.
Темная осада
Бездорожья,
стужи,
Не коснись, не надо,
Этой зыбки
кружев,
Этой колыбели
Света и рогожи,
Белые метели -
Бездорожье все же.
1987
г.
*
* *
Когда молчит поэт, его
миры,
Чтоб преломить сиротский хлеб отчайнья,
Вселенною вливаются в дворы,
Земные принимая
очертанья.
Когда слова огромней, чем гортань,
И синтаксис
родной цезур дичится,
И сердца свой всеведущий словарь
Грамматике не может научиться,
Он глух и нем, он падает на круг
Стремительно-завороженной ночи,
Не ведая, что
этот жернов - звук
Скрипичных слез, басовых многоточий,
И снега хруст, и коготь о стекло,
И жесть о
жесть, и скрип забытой двери;
И всё, что снегом в память
занесло,
Водою талой служит новой вере
И новой ночи втуне голубой,
Рожденной для
свидетельства земного.
Поэт сорвется талою звездой
С крутых высот несказанного слова.
1987 г.
Казенный век не пустит, отомстит.
К твоим словам
мелодию насвищет.
А в поле ветер воет и свистит,
И
зверь в лесу свою добычу ищет.
И месяц - зверь, и годы - вороньё.
Кому-то певчий
стан, кому-то - дышло.
И жизни гениальное вранье
Кому строкой, кому судьбою вышло.
Январь хоть крут, да рысью по снежку,
А в феврале
закрутит, волком взвоешь.
Хоть расколи о стол свою
башку,
В уме одно: "Отдай меня, Воронеж".
1987 г.
*
* *
Солона память,
И
слово горчит понемногу.
Хочется снова
К высокому русскому слогу.
Память короткая
Всё на пути изувечит.
Девочка кроткая
Тонко-неправильной речи.
Вечен, извечен
Застывший на ниточке шарик.
Мир этот мечен
И словом, и кистью, и сталью.
Свет белокаменный,
Слово сверяем с часами,
Словно без памяти.
Храмины слова мы сами.
Горечью сытое,
Подстережет у излучин
Слово родное, забытое
Втуне измучит.
Смяты в горстях
Небеса голубою половой.
Совесть и страх
По высокому русскому слову.
1987 г.
*
* *
Это размер мрака. Ты
говоришь: света!
Это размер боли. Ты говоришь: смысла!
Я говорю: лето! Ты, что грядут зимы.
И на свету
листья жухнут сквозь свет мнимый.
Ты говоришь: Светоч - свет, что всегда с нами.
То,
что уже спето воздух судьбы в раме.
Я говорю: жизнью.
Ты говоришь: смертью.
Можно уйти слизью. Можно уйти
пеплом.
Здесь. И нигде больше небом храня крыши.
Тот, кто
людьми брошен, будет любим свыше.
Тот, кто рожден утром,
любит и ждет вечер.
Ты говоришь: "Мудро!" Я
говорю: “Вечно”.
1988 г.
*
* *
Лесоповал - кровавая бумага -
Газет макулатурная строка.
Бумага страшней, чем я знала,
А думала я, что -
белей
В ночном переплете вокзалов
Суровой
отчизны моей,
Где строго судьбы расписанье
От
первой строки до второй,
Где неба ночного касанье
Его выгибает дугой.
Как будто, в руках с подорожной,
С тетрадкой
начавшихся быть
Стихов, как грехов осторожных,
Училась прощать и любить.
И сердце с тоскою
острожной
Металось во сне, как в бреду…
И
страх, что в составе порожнем
Я э т о т вагон не
найду.
1987-1988 гг.
*
* *
Луна. Предзимье. Воздух
свеж.
Но под ногами та же слякоть.
Зима
растравленных надежд
Стучится в двери волчьей лапой.
И холод тихого вранья
Все норовит к душе
пробраться,
И снова стая воронья
Кричит о
равенстве и братстве.
Я знаю этих черных птиц,
Их трудолюбие горланить,
Но прах истерзанных страниц
Надежней, чем
людская память.
Зиме вступать в свои права
И, словно рифму, след
печатать,
И вновь отыскивать слова
Под
снежным слоем опечаток.
Волчица-речь всегда вольна
Покинуть здешние
пределы,
Но Слово, что вспоит меня,
Спасает
душу, а не тело.
1987 г.
*
* *
Я услышу ропот за
словами,
Отягченный гневом и виной,
Все
слова оставленны за вами,
А мое молчание за мной.
Я слова свои заговорила,
И они до времени тихи,
Будто в доме ставни затворила,
Где читают
страшные стихи.
Голос мой все резче и причастней
Солнечному
тонкому лучу.
Но мое молчание опасней,
Если
я однажды замолчу.
1987 г.
*
* *
Голубиную книгу
раскрыла,
Соловьиная полночь во рту.
Волшебства
неподкупная сила
Обрекла меня на немоту.
Это страшная правда свободы,
Когда немы в гортани
слова,
Чтоб от слова не рухнули своды,
Чтобы
пеплом не стала трава.
Это то, что не видимо глазу,
Что противно природе
людской,
Это знанье сравнимо с проказой,
Это
свет, отделенный чертой.
О как страшно жить знанием древним,
По наитью,
самой себе в масть,
Чтоб опять охраняли деревья
И
собачья горячая пасть.
Чтоб ступить за черту дозволенья
Человеческого
вещества.
Где на крепость испытаны звенья
Родословной твоей и родства.
1988 г.
*
* *
Так кто же мы теперь,
когда страшны потери,
И мучают опять несносные горбы
Бессонницы и лжи, и ненадежной веры?
И так из
века в век - надежды и труды.
Превозмогая ночь и приручая зверя,
Сумеешь
устоять на колесе судьбы?
Иному ремеслу учились мы и
пели,
Когда пружинил зной и падал у воды.
Из глубины ночей, сквозь запертые двери
Нас
выведет на свет любви живая нить,
Пусть мы обручены
тьмой завтрашних мистерий,
И память ничего не властна изменить.
Позвольте,
наконец, своим аршином мерить,
Позвольте говорить.
1989 г.
*
* *
Я помню, мы некогда были
Под небом как свет и трава,
Покоем из камня и
пыли,
В молчанье оправив слова.
Себя узнавая повсюду,
И всех узнавая в себе,
Я знала куда и откуда
Я шла, повинуясь судьбе.
А музы во след причитали,
И не было ночи черней,
Рассветом забрезжили дали
В полете ночных
упырей.
Я шла по траве и молила
Дать свет в искупление
дня,
Чтоб темная тайная сила
Вовек не
пленила меня.
1989 г.
*
* *
Все, что успело лечь в
строку,
Все, что дышало вдохновеньем,
Начнет
сбываться на веку
Судьбой, бедой, стихотвореньем.
Рисунком детским и дождем,
Косою линией тетради,
Всем тем, что мы еще крадем
Уже не жизни, смерти
ради.
Здесь каждый сам себе палач.
Когда б ни этот смех растений.
Когда б ни этот
детский плач.
Когда б ни этот куст сирени.
1989
г.
*
* *
Помоги мне, Господи,
помоги,
За мои грехи, за мои долги,
За себе
присвоенный злой покой,
Что всегда у вечности под рукой.
Там, где Отчий корм не в коня,
Где звезда летит
среди дня,
Не оставь меня, где не Ты,
А
поставь меня у черты.
Там, где бродит сон у болот,
Где у века в стон
гниет рот,
Там, где дождь не дождь, лес не лес,
Где доходит вой до небес.
Там, где каждый ищет огня,
Где укажет каждый в
меня.
1989 г.
*
* *
Как видно, я долго
молчала
В той жизни, в ином далеке,
И глина
молчанья устала
Молчать на родном языке.
И пробуя голос глубинный,
Земли подымая пласты,
Рвалась к высоте голубиной,
Вздымая траву и
кресты.
И я начинала сначала
Слова в своем сердце беречь,
Чтоб снова и снова звучала
Глагольная русская
речь.
1989 г.
*
* *
Я только искала
созвучья, начала
Тех слов, что исконно тихи.
Я
вам стихов никогда не читала,
Я говорила стихи.
Может, за это меня привечали
В радость нечаянных
встреч,
Может, звучали как ваши печали
Паузы
эти и речь.
1989 г.
*
* *
На земле, где светло и
гнойно,
Вижу вышней любви печать.
Я об этом
пишу спокойно,
Раз уж мне не дано молчать.
Переплавится воск на свечи,
Будут резки контуры
лиц,
И не будет яснее речи,
И не будет
страшней страниц.
Будет самым высоким светом
Полночь света
бессонных глаз,
Но и ложь я запомню эту,
В
мир вошедшую через нас.
Но судить не посмею втуне
На пороге чужого сна…
Как земля черна в полнолунье,
Как отчаянно
солона.
1989 г.
*
* *
Я вошла под сумрачные
своды,
Где любви оплавлены уста
Светом
очарованной свободы
Слова не прочтенного с листа.
Всё пребудет золотом покоя,
Тишиной жемчужного
литья,
Мы вернемся в небо голубое,
Где ни
тишины, ни забытья.
1989 г.
*
* *
Мосты, тупики, и
вокзалы,
Грохочущий обморок снов,
Я много,
наверно, сказала
Немых и беспамятных слов,
Когда по железной дороге,
Железной, чугунной,
стальной,
Меня догоняла тревога,
Уже не
владевшая мной.
Я знала, что мне это снится,
Что я здесь на
откупе дней,
И я оглашаю столицу
Безумною
речью своей,
Но кони несут по столице,
В толпе голосят мне
вослед,
А я всё крещу эти лица
И знаю, что
выбора нет.
1989 г.
*
* *
Я прошла, где другие не
смели,
По границе меж светом и тьмой.
Надо
мною все ангелы пели,
Демон счастья кружил надо мной.
И, когда вас настигнет как шёпот
То, что там -
между светом и тьмой,
Вы поймете доподлинно, что там
Так болело и мучилось мной.
1989 г.
*
* *
Не положен тебе покой,
Да и нету тебе покоя.
От судьбы роковой такой
Только небо тебя укроет.
Ты здесь нужен такой как есть
Вне ранжиров,
систем и чисел,
Чтоб до срока ты прожил здесь,
Рассыпая свой звездный бисер.
Чтобы смех, что тебя обрел,
Был тобой высоко
несомый.
Чтобы письменный черный стол
Стал
голгофой твоей бессонной.
1989 г.
*
* *
Пророчества сбылись.
Распято слово.
В мир брошено Ван-Гоговское ухо.
Возьмешь зерно - в горсти одна полова.
И Муза
дня - злобливая старуха.
Доколе это всё, скажи, доколе,
Мир обезумел, мир
пришел в смятенье,
И небеса Твои кричат от боли,
И
люди не отбрасывают тени.
Неужто мы мертвы, и Суд вершится,
И наши души не
найдут покоя,
И лишь уста ребенка-очевидца
Улыбкой
страшной век наш удостоят.
1989 г.
*
* *
Мы стояли у каждой двери
Часовые бессмертья, незримо,
И горела свеча до
зари
В те глухие российские зимы.
Но душа расправляла крыла
Словно память забытого
рая,
И над белым безмолвьем плыла
Черной
птицей над крышей сарая.
1989 г.
*
* *
И опять всё то, что есть
под спудом
Подпирает то, что налегке,
И
дремучим выморочным чудом
До рассвета ропщет в уголке.
Мне опять придётся постараться,
Перейдя на
медленную речь,
Ничего земного не касаться,
Где
уже ни слова не сберечь.
